Тот самый, странный, летний, ДонхэКибомный, тот, что весь мозг изъел и всю душу вытряс, фик готов. Я сама в шоке от того, что вышло.
НАЗВАНИЕ: Heartless
АВТОР: БеллкаО (Фебус)
БЕТА: БеллкаО
ФЭНДОМ: k-pop, Super Junior
ПЕЙРИНГ: Кибом/Донхэ (КиХэ) (хотя, тут, скорее, Донхэ-топ)
РЕЙТИНГ: NC-17
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: AU (не просто AU, а очень!! AU), ООС, слэш
СТАТУС: закончен
РАЗМЕР: мини
РАЗМЕЩЕНИЕ: с моего согласия
ДИСКЛЭЙМЕР: ребята принадлежат только себе
САММАРИ: действие происходит в некоей альтернативной вселенной, жаркой и неприятной, в которой главные герои встречаются в дороге
ОТ АВТОРА: 1. Опечатки и ошибки на моей совести
2. Рассказ странный, и вы спросите, причём тут Донхэ и Кибом. Я отвечу, что просто очень хотела видеть здесь именно их
рискнуть?
Жар солнца становится невыносимым к обеду. Донхэ больше не может идти, а поэтому он идёт под дерево, растущее прямо у дороги, и укладывается спать прямо на землю, под его тень. Сон чуткий и беспокойный, и, в который уже раз, видит Донхэ одно и то же. Он видит себя дома, в кровати, на смятых простынях, и его горячка никак не может пройти уже неделю. Он может чувствовать жар, сдавливающий его со всех сторон, и воздух влажный и липкий, такой, что дышать трудно, и ему всё кажется, что на его грудь кто-то положил камень. Его мать сидит над ним, гладит его волосы, а её рука тяжёлая и влажная от пота.
- Ничего не бойся, не волнуйся, дорогой, - причитает она. – Когда придёт твоё время, мы вынесем тебя на улицу, мы найдём для тебя укромное и прохладное местечко под землёй, и больше уж не будешь мучиться.
...Донхэ немедленно распахивает глаза и смотрит по сторонам, будто боится увидеть вокруг себя деревянные стенки длинного, с его рост, ящика, что ему уж приготовили заранее, думая, что он погибнет от болезни. А он выжил, и он ушёл из дома, сам не понимая куда, просто шёл и шёл вперёд. Жизнь дала ему ещё один шанс, и он решил, что стоит использовать его более правильно, и может, он ещё сгодится для чего-то более стоящего, чем просто будет выживать в своём доме, похожем на все остальные в округе дома.
Там, где он родился, было жарко и душно, пол за целый день прогревался настолько, что можно было обжечь ноги, и вечно не хватало еды. Наверно поэтому Донхэ, пожалев оставшихся в поселении мать и брата, почти ничего не взял с собой, хотя и не понимал, как же будет выживать сам. Но дорога, которая, казалось, была всего одна во всём мире, постоянно преподносила Донхэ сюрпризы – время от времени ему попадались селения, похожие на его как две капли воды, за одним отличием – там почему-то совсем не было людей. Донхэ не знал наверняка, погибли ли они, или просто покинули дома, но трупов он нигде не находил, зато в серых каменных зданиях всё оставалось так, как если бы люди просто вышли погулять. Одно время он терпеливо сидел на какой-нибудь наскоро сколоченной косой табуретке (у него дома, и у всех его соседей табуретки были точно такие же), ожидая, пока вернётся хозяин, чтобы попросить у него немного еды и воды, но никто не возвращался, и тогда он просто брал то, что ему требовалось и уходил.
Дорога ведёт Донхэ только вперёд, никуда не сворачивая. Это не узкая, но и не широкая колея из горячего песка и мелких камней, которые постоянно забиваются в обувь и царапают ступни. По обеим сторонам дороги ничего не растёт – изредка могло попасться погибающее от засухи дерево, но чаще лишь голые кусты. Земля суха, сплошь покрытая трещинами. Донхэ не знает, могло ли когда-нибудь в этом мире быть по-другому – ему говорили, что так было до его рождения, таким Донхэ с детства помнил мир вокруг себя и был уверен, что и после него будет также. Вокруг него пустынно, горячо, душно и сухо, а чтобы не сойти с ума от солнца, которое было вокруг него, и, казалось, в нём самом, Донхэ думает – обо всём подряд, только бы думать.
Однажды Донхэ понимает, что на дороге он не один. Позади него медленно идёт человек, он будто взялся ниоткуда, возник прямо из воздуха, как призрак, но он настоящий – Донхэ отчётливо слышит, как шаркает его обувь по земле, чувствует, как он внимательно смотрит ему в спину, когда его глазам надоедает смотреть под ноги или по сторонам. У самого Донхэ заканчивается еда и уже нет воды, а поселения давно не попадались ему. «Я весь иссох, и от меня уже ничего не осталось, кроме глаз» - как в бреду думает он, ноги подводят его, подкашиваются, и Донхэ оседает на раскалённый, колючий из-за камней песок. "Ну, вот и смерть моя пришла" - проносится у него в голове, пока он падает. Сквозь смежающиеся веки он видит, как человек, что шёл за ним, подбегает к нему. Донхэ понимает, что если он умрёт здесь, посреди пустынной дороги, то человек наверняка заберёт себе все его вещи, всю его одежду, и останется лишь его голый труп, который тут же будет съеден стервятниками, и его семья никогда не узнает, что же произошло с ним на самом деле.
У него никогда не было второго шанса – осознавать это обиднее всего.
«Всё это очень печально» - думает Донхэ напоследок и закрывает глаза.
Когда сознание вновь возвращается к Донхэ, он обнаруживает себя лежащим на коленях у человека, и его лицо мокрое от воды, которой тот щедро поливал его. Вода попадает ему в глаза, и он протирает их руками, пытаясь разглядеть лицо своего спасителя. Донхэ никогда в жизни не видел ягод, но ему кажется, что глаза человека такие же чёрные, как ягоды.
- Спасибо, - сипло говорит Донхэ, глядя в эти глаза.
- Мне нужен спутник, - просто отвечает ему человек – на его лице усталость, в его глазах усталость и его голос тоже усталый. Он не настаивает, и даже ничего пока ещё не предлагает, но Донхэ уже знает, что он пойдёт с ним.
- Я Донхэ, - знакомится Донхэ.
- Кибом, - устало представляется человек.
Они идут несколько дней, а разговаривать им почти не о чем, и, когда Кибом всё же решается прервать возникшую между ними тишину – не вынужденную, но и не необходимую, и уж точно не уютную, то Донхэ не хочет отвечать.
- Я иду уже давно. И вокруг меня одно и то же – засуха, разруха и отчаяние.
Донхэ слишком хорошо знает, что значат эти слова – ему знакомы и засуха, и разруха, и отчаяние – они были его частью, шли с ним рука об руку, были его соседями и соседями всех его соседей в селении. Он не хочет говорить об этом, поэтому он смотрит на своего спутника и произносит, чтобы хоть как-то отвлечь юношу:
- Ты очень красивый, – и он не врёт ему – Кибом красив, и Донхэ ещё никогда не видел таких красивых людей, ведь всю красоту у них давно уже отобрали засуха и солнце, и даже молодые девушки-невесты совсем не походили на Кибома даже издали.
Кибом горько усмехается, качая головой, но он, похоже, понимает, что Донхэ не хочет поддержать его беседу, поэтому отвечает:
- Ты тоже красивый, Донхэ, - и Донхэ сначала удивлённо глядит на спутника, а потом смеётся, он не верит, ему легче уверовать в то, что Кибом сказал это только лишь затем, чтобы показать, что больше не затронет эту тему.
К вечеру они, наконец, видят очередное расположившееся у дороги небольшое селение, и оно вновь пусто – нет ни взрослых, ни стариков, ни детей, но дома ещё обжиты, их как-будто оставили совсем недавно, и на полках в маленьких душных и задымленных кухоньках есть еда. Воды почти не осталось, и Кибом складывает несколько бутылок с ней в свой дорожный мешок, а остальное разливает по двум кружкам и ставит на стол.
- Там где я жил было так, как ты рассказывал. Не хочу вспоминать, - виновато говорит Донхэ, смачивая сухую корку хлеба в кружке.
- Значит, поэтому ты в пути?
- Судьба дала мне второй шанс.
- Какой?
- Все думали, что я умру. А я выжил.
- Может, ты выжил, потому что у тебя забрали сердце? – вдруг спрашивает Кибом.
- Я не совсем в этом разбираюсь, но без сердца человеку, кажется, не выжить, - Донхэ задумывается. – В любом случае, должно же где-то в этом мире быть лучше? Я уверен, что ты тоже чего-то ищёшь.
Кибом морщится.
- Не всё так просто... Знаешь, там, где я родился, всё было. Я жил и ни в чём не нуждался. Ты, наверное, никогда не видел такого благоденствия...
- Зачем же ты ушёл? – Донхэ не завидует, потому что завидовать можно тому, что ты видел, но ему даже представить трудно, как это – когда всё есть.
- Не хотел жить на всём готовом.
- Такой ответ заслуживает уважения, но я не верю, что это правда, - честно говорит Донхэ.
- Не верь, - кивает Кибом.
Они едят чужой хлеб в тишине, вглядываясь в пустоту чужих комнат и даже воздух, которым они здесь дышат, кажется им чужим.
- Почему люди уходят из своих домов? – не может удержаться от вопроса Донхэ.
- Все хотят добраться до Башни, - пожимает плечами Кибом.
- Какой такой Башни?
- Разве ты не знаешь?
Кибом поднимается с табурета и выходит на улицу, Донхэ послушно следует за ним.
- Вон она, Башня, - Кибом указывает рукой куда-то и Донхэ с трудом, но различает что-то похожее на высокое здание вдалеке. Он понимает, что всегда видел её, эту Башню, но думал, что это мираж. – До неё идти ещё очень долго, но Башня так высока, что её видно даже отсюда.
- Я не понимаю, зачем все хотят дойти до неё?
- Они, как и ты, верят, что где-то может быть лучше. Башню всё ещё строят и новые люди, прибывающие со всех концов света, помогают старым строителям, а потом, когда Башню, наконец, достроят, там можно будет остаться жить навсегда.
- Ты тоже идёшь туда?
- Я в пути так долго, что у меня уже не получается оставаться на одном месте дольше недели. Но если эта Башня и впрямь так хороша, то я останусь там.
- Тогда я пойду с тобой, - кивает Донхэ Кибому и своим мыслям.
Они стоят на улице до тех пор, пока не становится совсем темно, а затем идут в дом, чтобы там лечь на кровати и забыться сном.
...Сон Донхэ очень чуткий, поэтому он легко просыпается от любого шороха, и он просто не может не услышать, как Кибом разговаривает во сне. Он спит беспокойно, ворочаясь с бока на бок, его речь тиха, но Донхэ отчётливо слышит каждое слово, хоть и не видит смысла в том, что Кибом пытается сказать. Донхэ кажется, что Кибом силится проснуться, но эти попытки слишком слабые, и он так и остаётся в царстве своих странных снов. Кибом бормочет:
- Пустите, - и Донхэ вздрагивает.
Кибом просит:
- Не трогайте меня, - и Донхэ приподнимается на своей (чужой) твёрдой постели.
Кибом почти кричит – отчаянно и с надрывом:
- Верните моё сердце!! – и Донхэ, наконец, встаёт и идёт к кровати Кибома.
Он не будит его, а просто ложится рядом, уверенно прижимая юношу к себе – он такой худой и кажется совсем хрупким, и Донхэ боится, как бы его позвонки вдруг не сломались под пальцами. Кибом всё же распахивает свои тёмные глаза, затравлено и напугано смотрит на Донхэ и пытается вырваться, не понимая, что он не человек из сна, и что это не хватка, а объятие. Донхэ зарывается в волосы Кибома – длинные, пыльные, спутанные от долгого пути и всё равно такие прекрасные, и шепчет ему в макушку:
- Это я, спи, всё хорошо, просто закрой глаза и спи, - и Кибом постепенно затихает, его глаза закрываются, и он спокойно спит под защитой Донхэ всё оставшееся до утра время.
Потом они уже всегда спят рядом – так Кибом чувствует себя спокойнее, да и ночи здесь слишком холодные, а греться теплом друг друга так удобно и приятно.
...Воды всегда не хватает. Те поселения, что они встречают на своём пути, обычно бедны на воду, а потому о том, чтобы помыться, нельзя даже мечтать. Единственное, что Донхэ и Кибом могут себе позволить, это вымыть лицо и шею, наскоро почистить зубы или протереть какой-нибудь мокрой тряпкой тело – но это лишь в том случае, когда им в мешки бутылки с водой уже не влезают, что бывает совсем уж редко.
И когда они находят в одном из опустевших дворов колодец, им кажется, что ничего для счастья больше не нужно. Ни у Донхэ, ни у Кибома нет никаких сил, чтобы таскать вёдра с водой, но они упорно носят их, спотыкаясь, обливаясь с ног до головы, что, впрочем, им обоим только в радость. Вокруг них по-прежнему прожигающее насквозь солнце, в их лёгких песочная пыль, ноги расцарапаны и ободраны, но обоим плевать, потому что они, наконец, смогут смыть с себя грязь и усталость от пройденных километров дороги. Они с почти благоговейным трепетом наблюдают за тем, как закипает в огромном котле на разведённом костре набранная ими вода, а затем торопливо раздеваются.
- Мойся ты первым, - останавливается вдруг Донхэ, разворачивается и уходит в дом – ему совсем не хочется, чтобы Кибом заметил на себе его взгляды, в значении которых ему самому ещё трудно разобраться.
На самом деле Донхэ давно во всём разобрался, но они сейчас находятся не в той жизненной ситуации, когда следует чувствовать влечение к мужчине, ведь в селениях итак не рождаются дети, а он вот что удумал.
Каждый раз, когда он шёл бок о бок с Кибомом по дороге, каждый раз, когда они молча ели рядом друг с другом свою еду, каждый раз, когда делили один кров на двоих и спали рядом, в груди у Донхэ всё сжималось, но каким же неправильным было это чувство. К хрупкому, длинноволосому Кибому хочется прикоснуться, и Донхэ хотел бы дольше и чаще заглядывать в его тёмные глаза, но нельзя, совсем нельзя было допускать такого. Эта привязанность не должна была возникнуть, и ко всему прочему, Донхэ абсолютно не знает, как сам Кибом относится к нему. Ему попросту нужен был спутник оттого, что он устал идти один, и если бы не это обстоятельство, то он, возможно, не стал бы даже смотреть на умирающего Донхэ, а прошёл бы мимо. Смерть не была противопоставлена жизни, она была её неотъемлемой частью, и видеть рядом с собой труп человека и не сделать при этом ничего, или, хотя бы, стащить его тело с дороги, а, быть может, и забрать себе его вещи, чтобы не пропадали зря, было абсолютно нормальным делом. Люди умирали каждый день. И живым просто надоело проявлять уважение к мёртвым.
Все эти мысли вихрем проносятся в голове Донхэ, пока он направляется к дому. Но всё такой же, усталый, но уверенный голос Кибома настигает его, и тот понимает, что попал в западню. Его чувство неправильное, но оно же было и неизбежным.
- Я бы хотел, чтобы ты остался... – бормочет он смущённо. – Мы могли помочь друг другу помыться, - его щёки розовеют, когда он протягивает Донхэ с трудом найденный в одном из домов кусок мыла.
Донхэ заворожено наблюдает за ним и спрашивает только одно:
- Не будешь ли ты потом жалеть?
- Я знаю, чего я хочу, - уверенно отвечает Кибом.
Он скользит мылом по телу Кибома медленно и аккуратно и, глядя на его худую спину с выступающими позвонками, ему хочется говорить глупости, вроде: «От тебя одни кожа да кости остались, надо бы тебя хорошенько откормить».
Донхэ думает о далёкой Башне, и решает, что было бы хорошо, если бы им позволили жить там вдвоём в какой-нибудь комнатёнке, и, если там действительно так славно, как все болтают, то они бы жили вдвоём, и Донхэ бы готовил им завтраки-обеды-ужины, и они бы работали где-нибудь вместе, и каждый его день был бы наполнен не только сплошным солнцем, пылью, жарой и отчаянием, но ещё и Кибомом, и это было бы так прекрасно, что с лихвой перевешивало все недостатки. Донхэ поливает Кибома горячей водой и видит, как тот покрывается мурашками. Кибом поворачивается к Донхэ лицом, и тот не может удержаться от соблазна и осматривает спутника с головы до ног, наблюдая за тем, как Кибом краснеет под внимательным и изучающим взглядом. Его кожа, несмотря на долгий путь, несмотря на то, что он путешествует куда дольше, выглядит светлее, чем кожа Донхэ, пусть и у того, и у другого она загорела до того, что начала облазить на плечах, а затем снова покрылась несмываемым загаром.
- Ты красивый, - снова повторяет Донхэ и только потом замечает у Кибома шрам, там, где сердце. – Откуда это?
Кибом качает головой, и Донхэ понимает, что тот не хочет говорить о нём, и тогда он просто легко проводит по шраму подушечками пальцев.
- Ты тоже красивый, - говорит ему Кибом, Донхэ снова улыбается, как в тот раз, когда юноша впервые сказал ему об этом. – Это правда, ты зря не веришь, - он заглядывает Донхэ в глаза, его собственные стали ещё темнее; он близкий, он тёплый, он нежный и ласковый, и в эту секунду Донхэ решается поцеловать его.
На самом деле, их тела так устали, что даже не реагируют на прикосновения и поцелуи так, как могли бы реагировать, поэтому Донхэ вскоре отстраняется, и он поливает голову Кибома водой и намыливает его длинные чёрные волосы.
- Подстриги меня, - просит Кибом.
Донхэ жаль обрезать его красивые волосы, так ему куда больше нравится, но желание Кибома закон, к тому же, ему наверняка жарко с такой копной, поэтому Донхэ заходит в дом, берёт нож и возвращается обратно.
- Знаешь, так будет ещё хуже, - всё ещё сомневается он, но Кибом отвечает:
- Ничего. Они снова отрастут. А в Башне может быть найдутся нормальные ножницы.
Когда Донхэ срезает прядь за прядью волосы Кибома грубым кухонным ножом, то думает, что теперь Кибом доверился ему окончательно. Он стоит спиной к человеку с оружием, и в такой ситуации было бы совсем не сложно убить его, проведя лезвием по горлу, но Кибом верит, что Донхэ никогда так не поступит, и Донхэ тоже уверен в этом. Он смывает пряди волос, налипшие к телу Кибома, и только потом замечает, что юноша буквально засыпает, разомлев от купания. Он накидывает на него чистую тряпку, заменившую им полотенце, и отправляет в дом, спать, несмотря на слабое сопротивление Кибома. После этого Донхэ моется сам, чувствуя, как вместе с пылью Дороги из его тела исчезает усталость, боль и тяжесть, а затем долго ещё не решается зайти в дом, туда, где, быть может, от того, что его нет рядом, беспокойно спит Кибом. Он смотрит на постепенно темнеющее небо и впервые в своей жизни видит на нём звёзды...
...Самое странное и очень тяжёлое для Донхэ событие происходит с ними ещё через несколько недель их пути. Сначала всё как обычно – пустые города сменяют друг друга, их вещевые мешки то пустеют, то снова наполняются бутылками с водой, их влечение друг к другу не ослабевает, но становится сильнее с каждым днём, и Донхэ понимает, что он, наверное, даже рад, что когда-то чуть было не умер посреди пустынной Дороги. Но потом они видят перед собой странный город, который почудился бы самому Донхэ миражом, если бы Кибом так крепко не вцепился в его руку, также увидев его.
Донхэ никогда не видел ничего подобного – вокруг города цветут сады, а сам он сияет, как если бы был построен из чистого золота, в городе кипит жизнь – до них доносится гул людских разговоров, и этот город наверняка богат, и жизнь там хороша, и, наверное, уже нет смысла добираться до странной Башни. Может та Башня и есть мираж, а этот город, в котором точно лучше, чем в его родном селении, и есть то самое, настоящее? Рядом с городом Донхэ видит странных деревянных истуканов. Возможно, это божки-хранители города, его немые идолы, что подарили его жителям благоденствие? Если бы это оказалось правдой, то Донхэ был готов уверовать в богов. Там, где он родился, о боге не говорили, его позабыли, в него не верили, какой же это был глупый поступок, кажется ему теперь. Донхэ медленно сходит с Дороги, ступая на раскалённый песок, готовый следовать на призрачный свет, но Кибом крепко хватает его за руку – поверить трудно, что в таком хрупком теле ещё может жить такая сила. Он глядит на него огромными глазами, и в них Донхэ видит только страх.
- Не надо, не ходи туда! Не надо, умоляю тебя! Не ходи, не надо, ненадоненадоненадо... – повторяет он, как заклинание и цепляется за Донхэ, а Донхэ и сам пугается, и заклинание Кибома действует на него, но только лишь когда его ободранные ноги оказываются на поверхности Дороги, Кибом успокаивается.
Донхэ даже не хочется спрашивать, что же такого страшного Кибом увидел в этих стенах, многих дней пути становится достаточным для того, чтобы он верил Кибому, как самому себе, поэтому он просто держит его за руку некоторое время, прежде чем они вновь начинают идти. Им почти удаётся пройти мимо города, как их ушей достигают крики, и исполинские ворота города распахиваются, и огромная толпа затапливает всё свободное пространство вокруг идолов.
- Нет, - одними губами произносит Кибом и касается своей груди – того места, где у него шрам.
Донхэ хочет посмотреть поближе, что же происходит с жителями города, и он вновь хочет сойти с Дороги, но Кибом вновь вцепился в него, такой хваткой, что ему сводит всё тело от боли, а жители в это время выталкивают вперёд из толпы хрупкую девушку – Донхэ даже не нужно напрягать уставшие глаза, чтобы понять, насколько же она красива, почти такая же красивая, как и Кибом, испуганно прижимающийся к нему. Громадный человек хватает её за руку и ведёт к идолам и толпа замирает и замолкает в каком-то непонятном предвкушении, и Донхэ не слышит ничего, кроме её криков, и Донхэ, кажется, понимает, что сейчас произойдёт, и его сердце бешено стучит в груди, а тело дёргается, пытаясь оттолкнуть Кибома.
- Нет! – всё также отчаянно шепчет тот. – Не ходи туда, не смотри туда! Если сойдёшь с Дороги – тебе конец! С ней всё будет в порядке, она не умрёт, прошу тебя, не ходи! Мы в безопасности, если мы на Дороге!
Донхэ кричит и вырывается, в то время как девушку подводят всё ближе к идолам, и ему чудится, что в руке у громадного человека что-то сверкнуло и в следующий миг это, сверкающее – нож, вскрывает девушке грудную клетку – под безумные вскрики толпы. Донхэ выворачивает наизнанку, он чувствует горячие слёзы на своих щеках, потому что эта грязная, грубая рука проникает под нежную, остывающую кожу и извлекает оттуда сердце. Человек ласково прижимает сердце к себе, гладит его, баюкает в руках, словно маленького ребёнка, а потом кидает его на песок, к ногам идола. Через секунду он извлекает что-то из-за пазухи, приподнимает тело девушки с земли и втискивает ей это под кожу. Толпа начинает расходиться и, к тому времени, как последний человек исчезает в воротах, тело девушки уже зашито, будто у какой-то куклы и, прислонив её к одному из идолов, в город заходит и громадный человек.
Донхэ не двигается с места, стиснутый в руках Кибома, у него больше нет сил ни двигаться, ни кричать, он просто наблюдает за тем, как тело девушки начинает дёргаться, оживая, и наблюдать за этим противоестественным явлением настолько же мерзко и ужасно, как и за только что свершившимся жертвоприношением. Ожившая девушка медленно поднимается с песка, пытаясь вытереть запачканные в крови руки о платье, неловко ступает по земле, чуть пошатываясь, потом падает и вновь поднимается. Падает и поднимается, падает и поднимается, до тех пор, пока её тело снова не привыкает к ходьбе. А потом нетвёрдым шагом идёт вдоль идолов по направлению к Башне. В городе такой, как она уже нечего делать.
Донхэ поворачивает своё лицо к заплаканному Кибому и, наконец, понимает, откуда у него этот шрам на сердце. На сердце, которого у него нет.
- С ней всё будет в порядке, - шепчет Кибом свои заклинания. – Я же в порядке...
...- Я жил в таком же городе. У нас всё было. Мы жили в полном достатке. Жители верили, что это благодаря идолам, которые с давних пор стояли у ворот города. Наверное, так оно и было... Но идолам требовались жертвы. И я попал в число таких жертв. Они забирают у нас сердце и подменяют его на механизм – неужели ты никогда не слышал, как что-то тикает у меня в груди?.. Когда человек лишается сердца, он лишается основы основ. Тело не понимает, есть ли смысл такого существования, а потому оно отправляется в путь. Наверное, это называется поиском смысла жизни... Я живу без сердца уже несколько лет, и я всё никак не могу отыскать того самого места, где я смог бы жить и таким, неполным. Я думал, что Башня – то самое место, приют для всех обделённых. Я думаю, что Башню строят для того, чтобы достучаться до Бога. Если мы договоримся с Богом, значит, он снова подарит всем людям счастье. И он вернёт сердце мне, и той девушке, и всем тем, кто был до нас... Я вижу в твоих глазах ужас. Ты боишься меня? Ты больше не хочешь идти со мной? Я неполноценный человек, я понимаю. Но это не значит, что я не могу испытывать чувств. Когда я увидел тебя, мне показалось, что ты сможешь принять меня таким, какой я есть. Я искал момента, чтобы рассказать тебе свою тайну, но ты всё видел сам. И теперь тебе решать, сможешь ли ты терпеть меня рядом с собой, или лучше нам разойтись прямо сейчас.
Кибом сидит на пороге дома в очередном брошенном поселении и обнимает себя за плечи. Донхэ стоит поодаль от него, никак не решаясь подойти и утешить. Когда тишина становится просто невыносимой, Кибом заходит в дом.
- Завтра я уйду, - кивает он напоследок.
И всё кажется таким странным и непонятным, и Кибом вроде как неживой оказался, но его руки всегда были тёплые, и его тело – тёплое, и губы тоже тёплые, настоящие, человеческие, а его чувства на человеческие, наоборот, не походили, потому, что какие люди сейчас спасают других людей? Настоящие люди сейчас только и могут, что жалеть себя, да убивать других, ради собственного блага. И, наверное, хорошо, что такой вот наполовину человек Кибом встретился ему на пути, теперь ему есть, у кого учиться хорошему, правильному. Там, в ещё нескольких днях пути, строится Башня, в которой они найдут новый кров, и что плохого в том, если он позволит себе любить Кибома, кем бы он ни был?
Донхэ заходит в дом, кругом темно и ступает он на ощупь, на ощупь же находит лежак, на котором расположился Кибом, и ложится рядом с ним, крепко прижимая к себе.
- Это ничего, - бормочет он. – Мы с тобой – живее всех живых. Всё хорошо будет. И комнатка в Башне, и сердце, и ножницы, чтобы волосы тебе подстричь.
Он пока не верит в то, что говорит, но уже плачет – от счастья.
...Когда Башня – высокая, серая, реальная, предстаёт перед ними, Донхэ и Кибом понимают, что их путь окончен. Вокруг Башни полным-полно народу, и им непонятно, как все только уместились здесь, ведь места очень мало, а на песке у Башни всё пространство заполнено палатками, битком набитыми людьми, и каждый занят своим делом.
Лица людей одинаково уставшие, печальные, без проблеска надежды в глазах и даже одеты они все одинаково.
- Это не то, чего я искал, - качает головой Кибом, оглядываясь. – Разве здесь кому-то стало лучше?..
Он проходит вперёд, Донхэ следует за ним и видит, что Дорога на этом клочке земли не заканчивается.
- Я иду дальше, - твёрдо произносит Кибом и действительно идёт, не оглядываясь на Донхэ, давая ему выбор – уйти или остаться.
Башня манит Донхэ своей серой надёжностью, но тепла от неё никакого, также как и от людей, которые даже не заметили их появления. Кибом упрямо бредёт вперёд, и Донхэ видит перед собой его узкую прямую спину. Ему всё ещё есть, чему учиться у Кибома – хотя бы той простой истине, что пока есть Дорога и пока она ведёт вперёд, можно идти и искать что-то действительно лучшее.
Поэтому он догоняет Кибома и сжимает его руку в своей руке. Больше они не оглядываются, а потому не видят, как позади них, на небе, зародилось новое солнце и опалило своим жаром далёкое поселение Донхэ, долину идолов с её сияющим городом, серую бесконечную Башню и множество людей вокруг неё...
03-31.08.2010
Он-таки 10-ый, юбилейный, а потому, посвящаю всем, кто тут у меня появляется и, быть может, появится.
НАЗВАНИЕ: Heartless
АВТОР: БеллкаО (Фебус)
БЕТА: БеллкаО
ФЭНДОМ: k-pop, Super Junior
ПЕЙРИНГ: Кибом/Донхэ (КиХэ) (хотя, тут, скорее, Донхэ-топ)
РЕЙТИНГ: NC-17
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: AU (не просто AU, а очень!! AU), ООС, слэш
СТАТУС: закончен
РАЗМЕР: мини
РАЗМЕЩЕНИЕ: с моего согласия
ДИСКЛЭЙМЕР: ребята принадлежат только себе
САММАРИ: действие происходит в некоей альтернативной вселенной, жаркой и неприятной, в которой главные герои встречаются в дороге
ОТ АВТОРА: 1. Опечатки и ошибки на моей совести
2. Рассказ странный, и вы спросите, причём тут Донхэ и Кибом. Я отвечу, что просто очень хотела видеть здесь именно их
рискнуть?
Жар солнца становится невыносимым к обеду. Донхэ больше не может идти, а поэтому он идёт под дерево, растущее прямо у дороги, и укладывается спать прямо на землю, под его тень. Сон чуткий и беспокойный, и, в который уже раз, видит Донхэ одно и то же. Он видит себя дома, в кровати, на смятых простынях, и его горячка никак не может пройти уже неделю. Он может чувствовать жар, сдавливающий его со всех сторон, и воздух влажный и липкий, такой, что дышать трудно, и ему всё кажется, что на его грудь кто-то положил камень. Его мать сидит над ним, гладит его волосы, а её рука тяжёлая и влажная от пота.
- Ничего не бойся, не волнуйся, дорогой, - причитает она. – Когда придёт твоё время, мы вынесем тебя на улицу, мы найдём для тебя укромное и прохладное местечко под землёй, и больше уж не будешь мучиться.
...Донхэ немедленно распахивает глаза и смотрит по сторонам, будто боится увидеть вокруг себя деревянные стенки длинного, с его рост, ящика, что ему уж приготовили заранее, думая, что он погибнет от болезни. А он выжил, и он ушёл из дома, сам не понимая куда, просто шёл и шёл вперёд. Жизнь дала ему ещё один шанс, и он решил, что стоит использовать его более правильно, и может, он ещё сгодится для чего-то более стоящего, чем просто будет выживать в своём доме, похожем на все остальные в округе дома.
Там, где он родился, было жарко и душно, пол за целый день прогревался настолько, что можно было обжечь ноги, и вечно не хватало еды. Наверно поэтому Донхэ, пожалев оставшихся в поселении мать и брата, почти ничего не взял с собой, хотя и не понимал, как же будет выживать сам. Но дорога, которая, казалось, была всего одна во всём мире, постоянно преподносила Донхэ сюрпризы – время от времени ему попадались селения, похожие на его как две капли воды, за одним отличием – там почему-то совсем не было людей. Донхэ не знал наверняка, погибли ли они, или просто покинули дома, но трупов он нигде не находил, зато в серых каменных зданиях всё оставалось так, как если бы люди просто вышли погулять. Одно время он терпеливо сидел на какой-нибудь наскоро сколоченной косой табуретке (у него дома, и у всех его соседей табуретки были точно такие же), ожидая, пока вернётся хозяин, чтобы попросить у него немного еды и воды, но никто не возвращался, и тогда он просто брал то, что ему требовалось и уходил.
Дорога ведёт Донхэ только вперёд, никуда не сворачивая. Это не узкая, но и не широкая колея из горячего песка и мелких камней, которые постоянно забиваются в обувь и царапают ступни. По обеим сторонам дороги ничего не растёт – изредка могло попасться погибающее от засухи дерево, но чаще лишь голые кусты. Земля суха, сплошь покрытая трещинами. Донхэ не знает, могло ли когда-нибудь в этом мире быть по-другому – ему говорили, что так было до его рождения, таким Донхэ с детства помнил мир вокруг себя и был уверен, что и после него будет также. Вокруг него пустынно, горячо, душно и сухо, а чтобы не сойти с ума от солнца, которое было вокруг него, и, казалось, в нём самом, Донхэ думает – обо всём подряд, только бы думать.
Однажды Донхэ понимает, что на дороге он не один. Позади него медленно идёт человек, он будто взялся ниоткуда, возник прямо из воздуха, как призрак, но он настоящий – Донхэ отчётливо слышит, как шаркает его обувь по земле, чувствует, как он внимательно смотрит ему в спину, когда его глазам надоедает смотреть под ноги или по сторонам. У самого Донхэ заканчивается еда и уже нет воды, а поселения давно не попадались ему. «Я весь иссох, и от меня уже ничего не осталось, кроме глаз» - как в бреду думает он, ноги подводят его, подкашиваются, и Донхэ оседает на раскалённый, колючий из-за камней песок. "Ну, вот и смерть моя пришла" - проносится у него в голове, пока он падает. Сквозь смежающиеся веки он видит, как человек, что шёл за ним, подбегает к нему. Донхэ понимает, что если он умрёт здесь, посреди пустынной дороги, то человек наверняка заберёт себе все его вещи, всю его одежду, и останется лишь его голый труп, который тут же будет съеден стервятниками, и его семья никогда не узнает, что же произошло с ним на самом деле.
У него никогда не было второго шанса – осознавать это обиднее всего.
«Всё это очень печально» - думает Донхэ напоследок и закрывает глаза.
Когда сознание вновь возвращается к Донхэ, он обнаруживает себя лежащим на коленях у человека, и его лицо мокрое от воды, которой тот щедро поливал его. Вода попадает ему в глаза, и он протирает их руками, пытаясь разглядеть лицо своего спасителя. Донхэ никогда в жизни не видел ягод, но ему кажется, что глаза человека такие же чёрные, как ягоды.
- Спасибо, - сипло говорит Донхэ, глядя в эти глаза.
- Мне нужен спутник, - просто отвечает ему человек – на его лице усталость, в его глазах усталость и его голос тоже усталый. Он не настаивает, и даже ничего пока ещё не предлагает, но Донхэ уже знает, что он пойдёт с ним.
- Я Донхэ, - знакомится Донхэ.
- Кибом, - устало представляется человек.
Они идут несколько дней, а разговаривать им почти не о чем, и, когда Кибом всё же решается прервать возникшую между ними тишину – не вынужденную, но и не необходимую, и уж точно не уютную, то Донхэ не хочет отвечать.
- Я иду уже давно. И вокруг меня одно и то же – засуха, разруха и отчаяние.
Донхэ слишком хорошо знает, что значат эти слова – ему знакомы и засуха, и разруха, и отчаяние – они были его частью, шли с ним рука об руку, были его соседями и соседями всех его соседей в селении. Он не хочет говорить об этом, поэтому он смотрит на своего спутника и произносит, чтобы хоть как-то отвлечь юношу:
- Ты очень красивый, – и он не врёт ему – Кибом красив, и Донхэ ещё никогда не видел таких красивых людей, ведь всю красоту у них давно уже отобрали засуха и солнце, и даже молодые девушки-невесты совсем не походили на Кибома даже издали.
Кибом горько усмехается, качая головой, но он, похоже, понимает, что Донхэ не хочет поддержать его беседу, поэтому отвечает:
- Ты тоже красивый, Донхэ, - и Донхэ сначала удивлённо глядит на спутника, а потом смеётся, он не верит, ему легче уверовать в то, что Кибом сказал это только лишь затем, чтобы показать, что больше не затронет эту тему.
К вечеру они, наконец, видят очередное расположившееся у дороги небольшое селение, и оно вновь пусто – нет ни взрослых, ни стариков, ни детей, но дома ещё обжиты, их как-будто оставили совсем недавно, и на полках в маленьких душных и задымленных кухоньках есть еда. Воды почти не осталось, и Кибом складывает несколько бутылок с ней в свой дорожный мешок, а остальное разливает по двум кружкам и ставит на стол.
- Там где я жил было так, как ты рассказывал. Не хочу вспоминать, - виновато говорит Донхэ, смачивая сухую корку хлеба в кружке.
- Значит, поэтому ты в пути?
- Судьба дала мне второй шанс.
- Какой?
- Все думали, что я умру. А я выжил.
- Может, ты выжил, потому что у тебя забрали сердце? – вдруг спрашивает Кибом.
- Я не совсем в этом разбираюсь, но без сердца человеку, кажется, не выжить, - Донхэ задумывается. – В любом случае, должно же где-то в этом мире быть лучше? Я уверен, что ты тоже чего-то ищёшь.
Кибом морщится.
- Не всё так просто... Знаешь, там, где я родился, всё было. Я жил и ни в чём не нуждался. Ты, наверное, никогда не видел такого благоденствия...
- Зачем же ты ушёл? – Донхэ не завидует, потому что завидовать можно тому, что ты видел, но ему даже представить трудно, как это – когда всё есть.
- Не хотел жить на всём готовом.
- Такой ответ заслуживает уважения, но я не верю, что это правда, - честно говорит Донхэ.
- Не верь, - кивает Кибом.
Они едят чужой хлеб в тишине, вглядываясь в пустоту чужих комнат и даже воздух, которым они здесь дышат, кажется им чужим.
- Почему люди уходят из своих домов? – не может удержаться от вопроса Донхэ.
- Все хотят добраться до Башни, - пожимает плечами Кибом.
- Какой такой Башни?
- Разве ты не знаешь?
Кибом поднимается с табурета и выходит на улицу, Донхэ послушно следует за ним.
- Вон она, Башня, - Кибом указывает рукой куда-то и Донхэ с трудом, но различает что-то похожее на высокое здание вдалеке. Он понимает, что всегда видел её, эту Башню, но думал, что это мираж. – До неё идти ещё очень долго, но Башня так высока, что её видно даже отсюда.
- Я не понимаю, зачем все хотят дойти до неё?
- Они, как и ты, верят, что где-то может быть лучше. Башню всё ещё строят и новые люди, прибывающие со всех концов света, помогают старым строителям, а потом, когда Башню, наконец, достроят, там можно будет остаться жить навсегда.
- Ты тоже идёшь туда?
- Я в пути так долго, что у меня уже не получается оставаться на одном месте дольше недели. Но если эта Башня и впрямь так хороша, то я останусь там.
- Тогда я пойду с тобой, - кивает Донхэ Кибому и своим мыслям.
Они стоят на улице до тех пор, пока не становится совсем темно, а затем идут в дом, чтобы там лечь на кровати и забыться сном.
...Сон Донхэ очень чуткий, поэтому он легко просыпается от любого шороха, и он просто не может не услышать, как Кибом разговаривает во сне. Он спит беспокойно, ворочаясь с бока на бок, его речь тиха, но Донхэ отчётливо слышит каждое слово, хоть и не видит смысла в том, что Кибом пытается сказать. Донхэ кажется, что Кибом силится проснуться, но эти попытки слишком слабые, и он так и остаётся в царстве своих странных снов. Кибом бормочет:
- Пустите, - и Донхэ вздрагивает.
Кибом просит:
- Не трогайте меня, - и Донхэ приподнимается на своей (чужой) твёрдой постели.
Кибом почти кричит – отчаянно и с надрывом:
- Верните моё сердце!! – и Донхэ, наконец, встаёт и идёт к кровати Кибома.
Он не будит его, а просто ложится рядом, уверенно прижимая юношу к себе – он такой худой и кажется совсем хрупким, и Донхэ боится, как бы его позвонки вдруг не сломались под пальцами. Кибом всё же распахивает свои тёмные глаза, затравлено и напугано смотрит на Донхэ и пытается вырваться, не понимая, что он не человек из сна, и что это не хватка, а объятие. Донхэ зарывается в волосы Кибома – длинные, пыльные, спутанные от долгого пути и всё равно такие прекрасные, и шепчет ему в макушку:
- Это я, спи, всё хорошо, просто закрой глаза и спи, - и Кибом постепенно затихает, его глаза закрываются, и он спокойно спит под защитой Донхэ всё оставшееся до утра время.
Потом они уже всегда спят рядом – так Кибом чувствует себя спокойнее, да и ночи здесь слишком холодные, а греться теплом друг друга так удобно и приятно.
...Воды всегда не хватает. Те поселения, что они встречают на своём пути, обычно бедны на воду, а потому о том, чтобы помыться, нельзя даже мечтать. Единственное, что Донхэ и Кибом могут себе позволить, это вымыть лицо и шею, наскоро почистить зубы или протереть какой-нибудь мокрой тряпкой тело – но это лишь в том случае, когда им в мешки бутылки с водой уже не влезают, что бывает совсем уж редко.
И когда они находят в одном из опустевших дворов колодец, им кажется, что ничего для счастья больше не нужно. Ни у Донхэ, ни у Кибома нет никаких сил, чтобы таскать вёдра с водой, но они упорно носят их, спотыкаясь, обливаясь с ног до головы, что, впрочем, им обоим только в радость. Вокруг них по-прежнему прожигающее насквозь солнце, в их лёгких песочная пыль, ноги расцарапаны и ободраны, но обоим плевать, потому что они, наконец, смогут смыть с себя грязь и усталость от пройденных километров дороги. Они с почти благоговейным трепетом наблюдают за тем, как закипает в огромном котле на разведённом костре набранная ими вода, а затем торопливо раздеваются.
- Мойся ты первым, - останавливается вдруг Донхэ, разворачивается и уходит в дом – ему совсем не хочется, чтобы Кибом заметил на себе его взгляды, в значении которых ему самому ещё трудно разобраться.
На самом деле Донхэ давно во всём разобрался, но они сейчас находятся не в той жизненной ситуации, когда следует чувствовать влечение к мужчине, ведь в селениях итак не рождаются дети, а он вот что удумал.
Каждый раз, когда он шёл бок о бок с Кибомом по дороге, каждый раз, когда они молча ели рядом друг с другом свою еду, каждый раз, когда делили один кров на двоих и спали рядом, в груди у Донхэ всё сжималось, но каким же неправильным было это чувство. К хрупкому, длинноволосому Кибому хочется прикоснуться, и Донхэ хотел бы дольше и чаще заглядывать в его тёмные глаза, но нельзя, совсем нельзя было допускать такого. Эта привязанность не должна была возникнуть, и ко всему прочему, Донхэ абсолютно не знает, как сам Кибом относится к нему. Ему попросту нужен был спутник оттого, что он устал идти один, и если бы не это обстоятельство, то он, возможно, не стал бы даже смотреть на умирающего Донхэ, а прошёл бы мимо. Смерть не была противопоставлена жизни, она была её неотъемлемой частью, и видеть рядом с собой труп человека и не сделать при этом ничего, или, хотя бы, стащить его тело с дороги, а, быть может, и забрать себе его вещи, чтобы не пропадали зря, было абсолютно нормальным делом. Люди умирали каждый день. И живым просто надоело проявлять уважение к мёртвым.
Все эти мысли вихрем проносятся в голове Донхэ, пока он направляется к дому. Но всё такой же, усталый, но уверенный голос Кибома настигает его, и тот понимает, что попал в западню. Его чувство неправильное, но оно же было и неизбежным.
- Я бы хотел, чтобы ты остался... – бормочет он смущённо. – Мы могли помочь друг другу помыться, - его щёки розовеют, когда он протягивает Донхэ с трудом найденный в одном из домов кусок мыла.
Донхэ заворожено наблюдает за ним и спрашивает только одно:
- Не будешь ли ты потом жалеть?
- Я знаю, чего я хочу, - уверенно отвечает Кибом.
Он скользит мылом по телу Кибома медленно и аккуратно и, глядя на его худую спину с выступающими позвонками, ему хочется говорить глупости, вроде: «От тебя одни кожа да кости остались, надо бы тебя хорошенько откормить».
Донхэ думает о далёкой Башне, и решает, что было бы хорошо, если бы им позволили жить там вдвоём в какой-нибудь комнатёнке, и, если там действительно так славно, как все болтают, то они бы жили вдвоём, и Донхэ бы готовил им завтраки-обеды-ужины, и они бы работали где-нибудь вместе, и каждый его день был бы наполнен не только сплошным солнцем, пылью, жарой и отчаянием, но ещё и Кибомом, и это было бы так прекрасно, что с лихвой перевешивало все недостатки. Донхэ поливает Кибома горячей водой и видит, как тот покрывается мурашками. Кибом поворачивается к Донхэ лицом, и тот не может удержаться от соблазна и осматривает спутника с головы до ног, наблюдая за тем, как Кибом краснеет под внимательным и изучающим взглядом. Его кожа, несмотря на долгий путь, несмотря на то, что он путешествует куда дольше, выглядит светлее, чем кожа Донхэ, пусть и у того, и у другого она загорела до того, что начала облазить на плечах, а затем снова покрылась несмываемым загаром.
- Ты красивый, - снова повторяет Донхэ и только потом замечает у Кибома шрам, там, где сердце. – Откуда это?
Кибом качает головой, и Донхэ понимает, что тот не хочет говорить о нём, и тогда он просто легко проводит по шраму подушечками пальцев.
- Ты тоже красивый, - говорит ему Кибом, Донхэ снова улыбается, как в тот раз, когда юноша впервые сказал ему об этом. – Это правда, ты зря не веришь, - он заглядывает Донхэ в глаза, его собственные стали ещё темнее; он близкий, он тёплый, он нежный и ласковый, и в эту секунду Донхэ решается поцеловать его.
На самом деле, их тела так устали, что даже не реагируют на прикосновения и поцелуи так, как могли бы реагировать, поэтому Донхэ вскоре отстраняется, и он поливает голову Кибома водой и намыливает его длинные чёрные волосы.
- Подстриги меня, - просит Кибом.
Донхэ жаль обрезать его красивые волосы, так ему куда больше нравится, но желание Кибома закон, к тому же, ему наверняка жарко с такой копной, поэтому Донхэ заходит в дом, берёт нож и возвращается обратно.
- Знаешь, так будет ещё хуже, - всё ещё сомневается он, но Кибом отвечает:
- Ничего. Они снова отрастут. А в Башне может быть найдутся нормальные ножницы.
Когда Донхэ срезает прядь за прядью волосы Кибома грубым кухонным ножом, то думает, что теперь Кибом доверился ему окончательно. Он стоит спиной к человеку с оружием, и в такой ситуации было бы совсем не сложно убить его, проведя лезвием по горлу, но Кибом верит, что Донхэ никогда так не поступит, и Донхэ тоже уверен в этом. Он смывает пряди волос, налипшие к телу Кибома, и только потом замечает, что юноша буквально засыпает, разомлев от купания. Он накидывает на него чистую тряпку, заменившую им полотенце, и отправляет в дом, спать, несмотря на слабое сопротивление Кибома. После этого Донхэ моется сам, чувствуя, как вместе с пылью Дороги из его тела исчезает усталость, боль и тяжесть, а затем долго ещё не решается зайти в дом, туда, где, быть может, от того, что его нет рядом, беспокойно спит Кибом. Он смотрит на постепенно темнеющее небо и впервые в своей жизни видит на нём звёзды...
...Самое странное и очень тяжёлое для Донхэ событие происходит с ними ещё через несколько недель их пути. Сначала всё как обычно – пустые города сменяют друг друга, их вещевые мешки то пустеют, то снова наполняются бутылками с водой, их влечение друг к другу не ослабевает, но становится сильнее с каждым днём, и Донхэ понимает, что он, наверное, даже рад, что когда-то чуть было не умер посреди пустынной Дороги. Но потом они видят перед собой странный город, который почудился бы самому Донхэ миражом, если бы Кибом так крепко не вцепился в его руку, также увидев его.
Донхэ никогда не видел ничего подобного – вокруг города цветут сады, а сам он сияет, как если бы был построен из чистого золота, в городе кипит жизнь – до них доносится гул людских разговоров, и этот город наверняка богат, и жизнь там хороша, и, наверное, уже нет смысла добираться до странной Башни. Может та Башня и есть мираж, а этот город, в котором точно лучше, чем в его родном селении, и есть то самое, настоящее? Рядом с городом Донхэ видит странных деревянных истуканов. Возможно, это божки-хранители города, его немые идолы, что подарили его жителям благоденствие? Если бы это оказалось правдой, то Донхэ был готов уверовать в богов. Там, где он родился, о боге не говорили, его позабыли, в него не верили, какой же это был глупый поступок, кажется ему теперь. Донхэ медленно сходит с Дороги, ступая на раскалённый песок, готовый следовать на призрачный свет, но Кибом крепко хватает его за руку – поверить трудно, что в таком хрупком теле ещё может жить такая сила. Он глядит на него огромными глазами, и в них Донхэ видит только страх.
- Не надо, не ходи туда! Не надо, умоляю тебя! Не ходи, не надо, ненадоненадоненадо... – повторяет он, как заклинание и цепляется за Донхэ, а Донхэ и сам пугается, и заклинание Кибома действует на него, но только лишь когда его ободранные ноги оказываются на поверхности Дороги, Кибом успокаивается.
Донхэ даже не хочется спрашивать, что же такого страшного Кибом увидел в этих стенах, многих дней пути становится достаточным для того, чтобы он верил Кибому, как самому себе, поэтому он просто держит его за руку некоторое время, прежде чем они вновь начинают идти. Им почти удаётся пройти мимо города, как их ушей достигают крики, и исполинские ворота города распахиваются, и огромная толпа затапливает всё свободное пространство вокруг идолов.
- Нет, - одними губами произносит Кибом и касается своей груди – того места, где у него шрам.
Донхэ хочет посмотреть поближе, что же происходит с жителями города, и он вновь хочет сойти с Дороги, но Кибом вновь вцепился в него, такой хваткой, что ему сводит всё тело от боли, а жители в это время выталкивают вперёд из толпы хрупкую девушку – Донхэ даже не нужно напрягать уставшие глаза, чтобы понять, насколько же она красива, почти такая же красивая, как и Кибом, испуганно прижимающийся к нему. Громадный человек хватает её за руку и ведёт к идолам и толпа замирает и замолкает в каком-то непонятном предвкушении, и Донхэ не слышит ничего, кроме её криков, и Донхэ, кажется, понимает, что сейчас произойдёт, и его сердце бешено стучит в груди, а тело дёргается, пытаясь оттолкнуть Кибома.
- Нет! – всё также отчаянно шепчет тот. – Не ходи туда, не смотри туда! Если сойдёшь с Дороги – тебе конец! С ней всё будет в порядке, она не умрёт, прошу тебя, не ходи! Мы в безопасности, если мы на Дороге!
Донхэ кричит и вырывается, в то время как девушку подводят всё ближе к идолам, и ему чудится, что в руке у громадного человека что-то сверкнуло и в следующий миг это, сверкающее – нож, вскрывает девушке грудную клетку – под безумные вскрики толпы. Донхэ выворачивает наизнанку, он чувствует горячие слёзы на своих щеках, потому что эта грязная, грубая рука проникает под нежную, остывающую кожу и извлекает оттуда сердце. Человек ласково прижимает сердце к себе, гладит его, баюкает в руках, словно маленького ребёнка, а потом кидает его на песок, к ногам идола. Через секунду он извлекает что-то из-за пазухи, приподнимает тело девушки с земли и втискивает ей это под кожу. Толпа начинает расходиться и, к тому времени, как последний человек исчезает в воротах, тело девушки уже зашито, будто у какой-то куклы и, прислонив её к одному из идолов, в город заходит и громадный человек.
Донхэ не двигается с места, стиснутый в руках Кибома, у него больше нет сил ни двигаться, ни кричать, он просто наблюдает за тем, как тело девушки начинает дёргаться, оживая, и наблюдать за этим противоестественным явлением настолько же мерзко и ужасно, как и за только что свершившимся жертвоприношением. Ожившая девушка медленно поднимается с песка, пытаясь вытереть запачканные в крови руки о платье, неловко ступает по земле, чуть пошатываясь, потом падает и вновь поднимается. Падает и поднимается, падает и поднимается, до тех пор, пока её тело снова не привыкает к ходьбе. А потом нетвёрдым шагом идёт вдоль идолов по направлению к Башне. В городе такой, как она уже нечего делать.
Донхэ поворачивает своё лицо к заплаканному Кибому и, наконец, понимает, откуда у него этот шрам на сердце. На сердце, которого у него нет.
- С ней всё будет в порядке, - шепчет Кибом свои заклинания. – Я же в порядке...
...- Я жил в таком же городе. У нас всё было. Мы жили в полном достатке. Жители верили, что это благодаря идолам, которые с давних пор стояли у ворот города. Наверное, так оно и было... Но идолам требовались жертвы. И я попал в число таких жертв. Они забирают у нас сердце и подменяют его на механизм – неужели ты никогда не слышал, как что-то тикает у меня в груди?.. Когда человек лишается сердца, он лишается основы основ. Тело не понимает, есть ли смысл такого существования, а потому оно отправляется в путь. Наверное, это называется поиском смысла жизни... Я живу без сердца уже несколько лет, и я всё никак не могу отыскать того самого места, где я смог бы жить и таким, неполным. Я думал, что Башня – то самое место, приют для всех обделённых. Я думаю, что Башню строят для того, чтобы достучаться до Бога. Если мы договоримся с Богом, значит, он снова подарит всем людям счастье. И он вернёт сердце мне, и той девушке, и всем тем, кто был до нас... Я вижу в твоих глазах ужас. Ты боишься меня? Ты больше не хочешь идти со мной? Я неполноценный человек, я понимаю. Но это не значит, что я не могу испытывать чувств. Когда я увидел тебя, мне показалось, что ты сможешь принять меня таким, какой я есть. Я искал момента, чтобы рассказать тебе свою тайну, но ты всё видел сам. И теперь тебе решать, сможешь ли ты терпеть меня рядом с собой, или лучше нам разойтись прямо сейчас.
Кибом сидит на пороге дома в очередном брошенном поселении и обнимает себя за плечи. Донхэ стоит поодаль от него, никак не решаясь подойти и утешить. Когда тишина становится просто невыносимой, Кибом заходит в дом.
- Завтра я уйду, - кивает он напоследок.
И всё кажется таким странным и непонятным, и Кибом вроде как неживой оказался, но его руки всегда были тёплые, и его тело – тёплое, и губы тоже тёплые, настоящие, человеческие, а его чувства на человеческие, наоборот, не походили, потому, что какие люди сейчас спасают других людей? Настоящие люди сейчас только и могут, что жалеть себя, да убивать других, ради собственного блага. И, наверное, хорошо, что такой вот наполовину человек Кибом встретился ему на пути, теперь ему есть, у кого учиться хорошему, правильному. Там, в ещё нескольких днях пути, строится Башня, в которой они найдут новый кров, и что плохого в том, если он позволит себе любить Кибома, кем бы он ни был?
Донхэ заходит в дом, кругом темно и ступает он на ощупь, на ощупь же находит лежак, на котором расположился Кибом, и ложится рядом с ним, крепко прижимая к себе.
- Это ничего, - бормочет он. – Мы с тобой – живее всех живых. Всё хорошо будет. И комнатка в Башне, и сердце, и ножницы, чтобы волосы тебе подстричь.
Он пока не верит в то, что говорит, но уже плачет – от счастья.
...Когда Башня – высокая, серая, реальная, предстаёт перед ними, Донхэ и Кибом понимают, что их путь окончен. Вокруг Башни полным-полно народу, и им непонятно, как все только уместились здесь, ведь места очень мало, а на песке у Башни всё пространство заполнено палатками, битком набитыми людьми, и каждый занят своим делом.
Лица людей одинаково уставшие, печальные, без проблеска надежды в глазах и даже одеты они все одинаково.
- Это не то, чего я искал, - качает головой Кибом, оглядываясь. – Разве здесь кому-то стало лучше?..
Он проходит вперёд, Донхэ следует за ним и видит, что Дорога на этом клочке земли не заканчивается.
- Я иду дальше, - твёрдо произносит Кибом и действительно идёт, не оглядываясь на Донхэ, давая ему выбор – уйти или остаться.
Башня манит Донхэ своей серой надёжностью, но тепла от неё никакого, также как и от людей, которые даже не заметили их появления. Кибом упрямо бредёт вперёд, и Донхэ видит перед собой его узкую прямую спину. Ему всё ещё есть, чему учиться у Кибома – хотя бы той простой истине, что пока есть Дорога и пока она ведёт вперёд, можно идти и искать что-то действительно лучшее.
Поэтому он догоняет Кибома и сжимает его руку в своей руке. Больше они не оглядываются, а потому не видят, как позади них, на небе, зародилось новое солнце и опалило своим жаром далёкое поселение Донхэ, долину идолов с её сияющим городом, серую бесконечную Башню и множество людей вокруг неё...
03-31.08.2010
Он-таки 10-ый, юбилейный, а потому, посвящаю всем, кто тут у меня появляется и, быть может, появится.
Вопрос: Спасибо?
| 1. да | 11 | (84.62%) | |
| 2. на хуй | 2 | (15.38%) | |
| Всего: | 13 | ||
-
-
31.08.2010 в 21:38поставь тег "сказки", сказочница))
-
-
31.08.2010 в 22:42Думаешь,стоит называть это сказкой??*многа-многа сомнения*
-
-
31.08.2010 в 22:49именно сказкой это стоит называть, никак не фантастикой)) а што, тебе кажется, что это как-то принижает ценность текста?) по мне, так наоборот)
-
-
01.09.2010 в 10:23а што, тебе кажется, что это как-то принижает ценность текста?) нет, нисколечки^^ Пойду, поставлю тег)