наконец решила, чем себя занять, когда опять не смогу спать.
в году этак 2011 проходил один эпичный челлендж по инфинит, назывался "100 infinite fic challenge", где было дано 100 тем с прилагающимися к ним 100 различными хитрожоповывернутыми пейрингами - общепризнанными и не очень - всё как я люблю. Написать можно было сколь угодно фиков - хоть все сто, хоть один, было бы желание. Думала я думала, да и скопировала себе эти темы в файл, выделила самые, на мой взгляд, интересные, и вот, пока лето не закончилось, буду писать минюшеньки - главное, чтоб писалка не сломалась
один на пробу уже есть))
048. blood; myungsoo/hoyaну, тут реально прям мёнсу/хоя, ибо ховон тут маленький и беззащитный, а мёнсук - упырь (конеш, раз в заявке кровь, что может быть оригинальнее?! ) вампирское штамп-ау, оос в наличии, невычитано, было бы приятно, если б кто-нибудь заглянул под кат и сказал - как оно вообще)
читайтен
Впервые Ховон встречает Мёнсу в пятнадцать. Уши алеют от неожиданно ласкового, хотя и до ужаса неприличного «Какой сладкий мальчик». Ховон сразу догадывается, что перед ним – вампир, но страха сначала, почему-то, не испытывает, пребывая в полной уверенности, что Мёнсу не рискнёт тронуть его посреди белого дня, на переполненной людьми шумной улице. Но Мёнсу оказывается умелым вампиром – люди словно бы не замечают его, в опасной близости от несовершеннолетнего подростка, и, когда Ховон всё же понимает, что пора бежать, руки и ноги его уже отказываются подчиняться.
- Не нужно бояться, мальчик, я не стану тебя убивать. Мне просто нужно немного свежей крови. Тебе даже больно не будет, - у вампира Мёнсу чарующий, тихий голос, и, конечно же, он умеет гипнотизировать, не иначе, потому, что Ховон сразу верит ему, его ватные ноги движутся сами собой, ведя его прямо в лапы зверя – удав и маленький кролик, в тельце которого страх смешивается с благоговейным трепетом и непередаваемым восторгом перед скорой эйфорией смерти.
Мёнсу касается щеки Ховона своими пальцами – его кожа невероятно – нечеловечески – гладкая, мягкая и нежная, она совсем не такая холодная, как рассказывали по ТВ, скорее лишь немного прохладная, это так приятно в невероятную жару, захватившую город с неделю назад. Белые острые клыки приближаются к шее Ховона, он так близко, но Ховон совсем не чувствует его запаха, почему-то именно это кажется самым страшным, только это, ведь Мёнсу пообещал, что ему не будет больно, и, когда его зубы, наконец, прокусывают тонкую кожу, Ховон чувствует внезапное острое возбуждение, и ему стыдно, так невероятно стыдно – стыдно, что вампир заметит, стыдно, что вдруг так приятно.
Вопреки своим ожиданиям, примирившийся со скорой смертью Ховон, не умирает.
- Вот и всё, - улыбается Мёнсу, – выпил он совсем немного, пригубил, как хорошее вино, и кровь у мальчишки пряная и сладкая, такая обычно подходит лучше всего, но именно этому надо бы настояться, подрасти, он ещё расцветёт, станет ещё лучше. – Иди куда шёл, - смеётся вампир, и Ховон идёт, идёт и идёт, послушно переставляя ноги, не оглядываясь, не думая, подчиняясь чужой воле, и зная – завтра он снова вернётся к Мёнсу, потому, что Мёнсу околдовал его этими своими вампирскими чарами, завтра он снова даст прикоснуться к шее, вонзиться в неё нечеловечески острым зубам, и будет приходить опять и опять, пока Мёнсу, наконец, не надоест – и тут уже либо отпустит, либо убьёт, наконец.
В конце концов, привыкнуть можно ко всему, даже к ненормальным паразитическим отношениям, паранормальный стокгольмский синдром, странно только, что вреда от практически ежедневной потери крови почти нет, и у Ховона почти нет друзей, наверное, потому задерживается у Мёнсу всё дольше, просит рассказать что-нибудь о себе, и рассказывает сам – о своих глупых, ничего не значащих для бессмертного вампира, подростковых человеческих проблемах, но тот слушает, и даже не просит замолчать, не выгоняет, пока Ховон сам не уходит, потому что сумерки за окном сгущаются и пора домой.
Иногда он совсем не дотрагивается до Ховона – тогда тот думает о том, могло ли остаться что-то в памяти Мёнсу – понятия «забота», «совесть», «симпатия», и ощущения прохладных губ, того, как быстро покидает тело горячая кровь, этого интимного прикосновения к его беззащитной, уязвимой коже иногда слишком не хватает – странно, неправильно, гадко – Мёнсу сделал его своей игрушкой, вещью, живым полуфабрикатом – Ховон сам подходит к нему иногда, доверчиво подставляет шею, прячет липкий, холодный страх перед смертью за послушанием, но Мёнсу почти всегда отказывается, усмехаясь.
Ховону исполняется шестнадцать, когда Мёнсу, наконец, покидает его город. Он говорит ему: «На нас началась охота, Ухёна уже нет» - и Ховон уже знает, что Ухёну было около тысячи лет, и что это именно он инициировал Мёнсу когда-то, и, раз даже его смогли уничтожить, то Мёнсу действительно стоит бежать.
- Так ты освободишь меня от гипноза? – требовательно спрашивает Ховон.
- Какого гипноза? – удивляется Мёнсу, потом смеётся, долго, с надрывом, так, что на его глазах выступили бы слёзы, если бы умел ещё плакать. – Нет никакого гипноза глупый мальчик.
У Мёнсу тёмные завораживающие глаза, бледная тонкая кожа, странный, пугающий, но такой притягательный вампир; Ховон был дураком, что повёлся, и продолжал верить весь год, и приходил сам, и даже шею подставлял – так будет не хватать этих укусов, он даже шрамов ему не оставил, каждый раз зализывая их своим языком.
- Инициируй меня, забери меня с собой, - просит Ховон, тянется своими губами к вампирским, бледным, тонким, но тот снова смеётся, тихо и вкрадчиво говорит:
- Уходи и иди куда шёл, мальчик.
Его сердце давно окаменело и уже много, чем полвека назад позабыло, что такое «привязанность», «дружба», «любовь» - осталось только желание и дикий, нечеловеческий голод.
Ховон сильно и больно прикусывает щёку изнутри, разворачивается и бежит, не оглядываясь, до самого дома, он смакует свой собственный металлический привкус во рту – это вкус тоски, разочарования, одиночества и ненависти.
Дома Ховон режет ножом руку и на крови клянётся стать охотником на вампиров.